Фортуне де Буагобей - Дело Мотапана

— О нет!

— Я и забыл, что вы влюблены.

— С чего вы это взяли? — воскликнул Дутрлез.

— Все ваши друзья такого мнения, и вы краснеете, когда об этом говорят. Стало быть, они правы.

— Это выдумал Куртомер. К тому же он не верит, что я люблю ложиться рано.

— Сегодня утром в клубе он сказал мне, что вы вернулись домой в полночь.

— Да, сразу же после вас.

— Как после меня? Я ведь уже сказал, что вернулся в два часа. Точнее, в четверть третьего.

— Странно, а я думал…

— Что?

— Что встретил вас на лестнице.

— Но я бы тогда вас увидел.

— Нет, все происходило в полной темноте.

— Что происходило?

— Нечто довольно любопытное: между первым и вторым этажами я наткнулся на человека, который шел впереди меня, и он схватил меня за руку. Я вырвался: мне не хотелось драться с пьяным. Я оставил его и пошел к себе.

— Это действительно странно и доказывает только, что в нашем доме нет порядка. Мотапану следовало бы выгнать консьержа, но он этого не сделает: они заодно. Уж не вообразили ли вы, что это я вступил с вами в драку?

— Признаюсь, эта мысль приходила мне в голову, — ответил Дутрлез, пристально глядя на Жюльена.

— Это для меня лестно! — воскликнул молодой Кальпренед. — Но почему вы предположили, что я брожу ночью по лестницам и нападаю на людей?

— Потому что этот человек, вместо того чтобы побежать за мной, открыл дверь вашей квартиры и вошел.

— Открыл?! Чем? Отмычкой?

— Ключом. Я остановился шестью ступенями выше и слышал, как ключ повернулся в замке.

Жюльен нахмурился и замолчал.

— Естественно, я подумал, что это вы, — продолжал Дутрлез.

— А если бы я сказал, — прошептал юноша, — что ко мне не в первый раз приходят ночью в мое отсутствие, что бы вы подумали?

— Что бы я подумал? — повторил Дутрлез. — Я подумал бы, что к вам приходят, чтобы обокрасть.

— Нет! — возразил брат Арлетт. — У меня ничего не украли.

— То есть вы уверены, что в вашу квартиру входили ночью?

— Почти. Вещи лежали не на своих местах… Мебель была отодвинута, стулья опрокинуты. Как будто кто-то ходил в темноте по комнате и что-то искал.

— Но ничего не взял? Это очень странно.

— Тем более странно, что так было уже пять или шесть раз, с тех пор как мы переехали, то есть с пятнадцатого октября.

— Но вам ведь прислуживает камердинер вашего отца — он, возможно, вошел в вашу комнату и…

— У моего отца больше нет камердинера. Кухарка у нас не ночует, а горничная моей сестры не посмеет войти ко мне, когда меня нет дома. Входили именно ко мне, а не в другие комнаты, — продолжал Жюльен. — И если собирались обокрасть, то эти люди явно не знали, что все деньги я ношу с собой.

— Почему вы решили, что этот человек не заходил в другие комнаты?

— Дальше располагается спальня моего отца, который всегда ночует дома, а у него чуткий сон. Вы знаете, что мои апартаменты состоят из двух комнат. Во второй они, скорее всего, не были — это мой кабинет, где я, впрочем, сам бываю редко.

— Именно там он и остался прошлой ночью.

— Кто?

— Тот, кто вошел к вам в половине первого и кого я принял за вас.

— Откуда вы знаете, что этот человек делал у меня в доме?

— Мне стало любопытно, я посмотрел в окно и увидел тень, мелькнувшую сначала в окнах вашей спальни, потом в окне кабинета. Там он остановился. Мне показалось, что он встал на колени.

— У окна слева?

— Именно. Как вы догадались?

— На этом месте стоит маленький шкафчик, который кто-то несколько раз переставлял. Однажды его даже опрокинули. А что было потом?

— Не знаю. Мне показалось, что это вы, и я перестал наблюдать.

— Жаль, — задумчиво проговорил Жюльен. — Быть может, вы нашли бы разгадку, которую я ищу уже целый месяц. — И, помолчав, продолжал: — Мой отец, наверно, спал?

— В его спальне было темно.

— А у моей сестры?

— У мадемуазель Кальпренед, — ответил Дутрлез, краснея, — кажется, горела лампа.

Жюльен опять замолчал. Он рассеянно выпил бокал вина и задумался. Альбер внимательно наблюдал за ним; разговор не изменил его мнения — наоборот, когда Жюльен признался в своих долгах, его подозрения превратились в уверенность.

«Он взял ожерелье, чтобы получить за него деньги, — подумал Альбер, — и заплатить Бульруа. Цель оправдывает средства… Да, так и есть. Жюльен попытался заложить ожерелье, но не смог и понес его назад. А чтобы сбить меня с толку, выдумал эту историю о ночных посещениях. Он, вероятно, не заметил, что недостает одного опала, потому что ложился в темноте и спрятал ожерелье, не осмотрев его. Сейчас, когда он может расплатиться с кредитором, он уже не будет его закладывать, но скоро у него опять может возникнуть такое искушение. Единственный способ не допустить этого — сказать, что я знаю его тайну и что он всегда может обратиться ко мне вместо того, чтобы закладывать вещь, которую должен благоговейно беречь».

Пока Дутрлез размышлял обо всем этом, Жюльен закурил сигару, не подумав предложить другую своему спасителю. Очевидно, он был очень озабочен, потому что забыл и о десерте, и о правилах хорошего тона. Дутрлез заказал кофе, мартельскую водку и кюммель[6] — он знал, что Жюльен питает слабость к этому напитку, и рассчитывал расположить его к откровенности. Он начал изображать постоянных посетителей клуба и так смешно передразнивал их слабости и пороки, что ему удалось рассмешить Жюльена. Альбер был настоящим парижанином и отличался веселым нравом.

Жюльен даже подыгрывал Дутрлезу и смеялся над его шутками. После нескольких рюмок кюммеля он сказал:

— Невыносимо видеть этих типов каждый вечер, а проигрывать им деньги — отвратительно. Мне очень хочется все бросить.

— Это нетрудно — стоит лишь выйти из клуба. Я тоже так сделаю, потому что карточная игра меня не увлекает.

— Вам очень повезло, — прошептал Жюльен, нахмурившись. — А я не могу избавиться от этой страсти, хотя у меня из-за нее было много неприятностей.

— Да, досадно быть должником… Анатоля Бульруа.

— Да, досадно. Вы не можете себе представить, как я страдал эти два дня. Просто с ума сходил. К счастью, вы согласились мне помочь, а то я уже потерял голову и, казалось, был способен на все: ограбить прохожего, украсть серебро отца…

— Полно, мой друг, я никогда не поверю, что вы способны совершить дурной поступок… Кстати, я должен показать вам свою находку… — проговорил Дутрлез, шаря в карманах.

Настал удобный момент для разоблачения. Кальпренед, не ожидая подвоха, спокойно наблюдал за Дутрлезом, который искал что-то в карманах жилета. Альбер полагал, что Жюльен, неожиданно увидев ожерелье, должен себя выдать — он был еще не в том возрасте, чтобы всегда держать себя в руках.

— Что вы скажете об этой вещице? — спросил Дутрлез, положив опал на скатерть и пристально глядя на Жюльена.

Тот удивился, но не смутился, и рука его не дрогнула, когда он взял камень.

— Очень хорош, — сказал юноша спокойно, — переливается, как перья на горлышке голубя. Жаль, что опал приносит несчастье: это прекрасный камень.

— Вы верите этому предрассудку? — прошептал Дутрлез, удивленный и обрадованный тем, что Жюльен так спокоен.

— Не совсем, но мне так не везет, что я ни за что на свете не стал бы носить эту вещицу. Мое невезение не победит никакой талисман. Смотрите, вот эту свинку я на прошлой неделе купил у ювелира за десять луидоров, но с тех пор проиграл в сто раз больше того, сколько она стоила.

— Но опал нельзя носить ни как брелок, ни на пальце. Вы не видите в нем ничего особенного?

— Ничего, кроме блеска… Хотя постойте!.. Да, он был соединен с другими камнями. Цепочка, должно быть, оторвана недавно.

— Да, недавно.

— Стало быть, вы знаете, кому он принадлежит?

— Думал, что знаю, но теперь вижу, что ошибся.

— Любезный Дутрлез, я ничего не понимаю, объясните.

— Охотно. Опал оторвал я!

— Боже мой! Зачем?

— Случайно. Я дернул, и камень остался у меня в руке.

— Ничего не понимаю!

— Вы правда никогда не видели этого камня?

— Никогда.

— Странно!

— Что вы имеете в виду? Вы меня допрашиваете, как будто в чем-то обвиняете.

— Простите, но меня мучила одна нелепая мысль.

— Какая, позвольте спросить?

— Я вообразил, что это ожерелье принадлежит вам.

— Опять! Вы определенно думаете, что я торгую драгоценными камнями!

— Но эта вещь могла достаться вам по наследству.

— Если бы этот антиквариат принадлежал мне, я давно избавился бы от него.

— Даже если бы вам завещала его мать?

— В таком случае я передал бы его своей сестре. Я так и сделал с бриллиантами, переданными мне матерью. Мы решили, что драгоценности останутся у Арлетт. Их оценили, и я получил свою долю. Они мне не нужны, а Арлетт сможет их носить, когда выйдет замуж.